Конец стабильности и <век капитализма>

   На протяжении всей предшествующей истории границы государств менялись примерно через каждые 20 - 30 лет, иногда самым радикальным образом. Иллюзия стабильности возникла в развитых странах северного полушария в период с 1950 по 1988 г., когда границы между ведущими странами Запада не претерпевали изменений, а блоковая система казалась незыблемой. Но в Афри-ке, в Юго-Восточной Азии, на Среднем Востоке и в Индостане все кипело. Именно в эти годы родилось большинство государств современного мира. Исчезли все колониальные империи, более 200 лет определявшие расклад сил в мире. (Любопытно, что в первой половине XX века колониальный мир оставался относительно стабильным - главные события разворачивались в метрополиях). Нет оснований думать, что в будущем положение изменится: на карте мира периодически будут возникать новые политические образования. Будут ли они походить на привычные нам национальные государства - вопрос дискуссион-ный. Существует немало прогнозов, которые предрекают полное исчезновение государств в нынешнем виде еще до конца XXI столетия. Очень вероятно, что так и будет. Уже сегодня государства все чаще вынуждены подчиняться религиозным авторитетам, международному праву и международным организа-циям, давлению транснациональных корпораций и даже считаться с международным криминалом. По крайней мере два десятка современных государств лишь формально могут называться государствами, ибо там нет никакой центральной власти, а иногда и никаких законов. Тем не менее, существующий ми-ропорядок, надо полагать, сохранится по крайней мере в ближайшие четверть века, но далее загадывать трудно. Вероятно, XXI век станет причудливым сочетанием глобальной цивилизации с островами - старыми и новыми - националь-ной государственности.

   В ближайшие четверть века число независимых стран - признанных или не признанных мировым сообществом - может возрасти до 300 и более, предрекал в начале 1990-х бывший президент Ассоциации американских географов Сол Коэн. Как может быть организовано это новое сообщество?

   На вершине - более сильная, располагающая большими полномочиями ООН или эквивалентный орган. Следующий уровень - региональные объединения наподобие Европейского Союза, в компетенции которых вопросы экономики, торговли, миграций, и, возможно, коллективной безопасности. На самом нижнем уровне - традиционные государства, лишившиеся, увы, многих своих традиционных полномочий, а также автономии более низкого порядка.

   Несмотря на то, что эта точка зрения принадлежит американским ученым, в России и других странах многие придерживаются сходных позиций.

   Судьба этой новой мозаики самым непосредственным образом связана с будущим мировой экономики. Хотя сейчас, на рубеже тысячелетий, мало кто сомневается в том, что следующий век станет <веком капитализма>, следует помнить, что современный капитализм чрезвычайно многообразен. Два флагмана капиталистической экономики - США и Япония - политически и эконо-мически совсем не похожи друг на друга.

   Западные специалисты различают сегодня в мире по меньшей мере три варианта капитализма (не считая экзотического российского) - американский, европейский и восточно-азиатский. В общих чертах разница между ними выглядит следующим образом:
- в <американском> капитализме довольно большая роль в управлении предприятием принадлежит акционерам, рабочие и служащие имеют куда меньшее влияние;
- в капитализме <европейском>, напротив, голоса акционеров значат куда меньше, чем роль объединенных в сильные профсоюзы рабочих и служащих, представители которых участвуют в управлении компанией, кроме того, на стратегические вопросы управления компаниями большое влияние имеют представители банков;
- в <восточно-азиатском> варианте капитализма главную роль играют менеджеры компаний, которые управляют ими прежде всего во имя выгоды служащих этих компаний, дочерних предприятий и держателей акций, причем голоса последних не имеют большого значения при принятии решений.

   Варианты современного капитализма различны и по роли, которую играет в них частная собственность и государство. Частная собственность кажется главным условием капиталистической рыночной экономики, и с политической точки зрения это действительно так. Однако записанное в конституции право частной собственности отнюдь не мешает государству вмешиваться в экономику как ему заблагорассудится. Иными словами, не так важно, кто владеет предприятием, - самое главное, каким образом оно управляется. С этой точки зрения в социалистическом Китае до недавнего времени было куда больше капитализма, чем во вполне капиталистической Индии, где все преимущества частной собственности убивала система государственного контроля, требовавшая от хозяев частных предприятий на каждый свой шаг получать разрешение от чиновников (реформы начала 1990-х положили конец этой системе).

   До сих пор свободная конкуренция давала капитализму возможность держаться на гребне волны. Частная инициатива позволяла проводить самые рискованные эксперименты с минимальной затратой социальных ресурсов. В случае неудачи общество практически не несло потерь, в случае успеха новшество быстро подхватывалось и распространялось. Не исключено, однако, что в предстоящем столетии эти свободы будут подвергнуты ограничениям, и тогда капитализм утратит свой творческий потенциал.

   Причиной тому может стать не столько политика, сколько психология. За последние 150 лет люди привыкли к тому, что социальный прогресс неразрывно связан с экономическим ростом. Запад привык к тому, что жизненные стандарты должны постоянно расти, это настолько укоренилось, что при экономическом росте менее 2 процентов в год уже говорят о кризисе. Б(Так, во всяком случае, обстояло дело к концу 1990-х годов). Между тем, двухпроцентный рост вполне достаточен, чтобы каждые 35 лет удваивать объем промышленного производства, отмечает журнал . С психологической точки зрения критическое значение двухпроцентного роста вполне понятно - этот рост позволяет человеку еще до старости увидеть зримые результаты своего труда - и результаты вполне предсказуемые. Но на Западе хотят, чтобы экономика развивалась еще быстрее. В этом нет ничего невозможного, но вот какая закавыка: при столь интенсивном росте говорить о предсказуемости становится все труднее. Мир будет меняться быстрее, и рядовой обыватель увидит на старости лет совсем не то, к чему стремился. В простейшем случае его тихий пригород застроят небоскребами. Но вероятнее всего случиться так, что в жизнь войдут новые технологии, которые не только приведут к тому, что ему придется переучиваться, но, может быть, полностью уничтожат ту отрасль, в которой он работал. Ему придется или приспосабливаться - меняя свои пристрастия, приобретая новую профессию, соглашаясь на иной, зачастую более низкий, социальный и экономический статус, - или присоединиться к армии проигравших. Поэтому большинство людей на самом деле не желает быстрых перемен и стремится к тому, чтобы их шаг в принципе совпадал со сменой поколений. Следовательно, высокий экономический рост ведет к социальным конфликтам. Люди требуют от правительства поддержки проигравших - в том числе и нерентабельных отраслей промышленности - ведь зачастую на них завязана жизнь целых регионов. Как эту проблему решают на практике, видно по судьбе угольной отрасли в Великобритании и в России. Можно игнорировать все требования и протесты и идти напролом - но тогда приходится жертвовать социальным миром. Можно спасать социальную стабильность, и тогда государство - даже самое что ни на есть капиталистическое - вынуждено увеличивать налоговое бремя, предоставлять всевозможные льготы, вводить дополнительные пошлины - словом, изо всех сил регулировать экономику. Почему-то вскоре рост прекращается, а избиратели снова недовольны...

   Растущее желание стабильности (а в стареющем обществе оно будет еще сильнее) объясняет, почему Запад все менее склонен поддерживать открытый рынок и свободу торговли. Страх перед возрастающей конкуренцией и стремление оградить свои рынки (в том числе и рынок труда) связаны в том числе и с опасениями, что быстрый экономический рост в России и развивающихся странах может самым неблагоприятным образом сказаться на традиционных отраслях американской и европей-ской экономики. Первые залпы этой торговой войны прозвучали в 1999 г., в ходе конфликта с Соединенными Штатами вокруг поставок российской стали. В этот раз удалось договориться, но дальше будет труднее. Россия удобна Западу не в качестве промышленно развитой страны, выступающей на равных с другими, но как мафиозная <черная дыра>, где гнусные олигархи обирают обездолен-ный народ. Именно на этот образ работают западные (и, увы, не только западные средства массовой информации), и именно такой Россию хотят видеть. Самое печальное, что такая Россия удобна не столько зарубежным политикам и бизнесменам, которые понимают, сколь небезопасно такое положение в долгосрочном стратегическом плане, сколько западным избирателям. Многие американские и европейские политики понимают их чаяния и, выставляя в своих предвыборных кампаниях нашу страну мафиозным государством, играют именно на этих чувствах (хотя, победив на выборах, может быть, будут действовать, исходя из совершенно других, более прагматических соображений).

   Каковы перспективы? Конечно, Запад может открыть дорогу силам, которые склонны будут препятствовать глобализации мировой экономики и ограничивать свободный рынок - то есть, проводить протекционистские меры, поддерживать отсталые отрасли промышленности, развивать систему социального обеспечения. Возможно, подобный курс наилучшим образом будет отвечать интересам большей части населения развитых стран. Но вместе с тем этот курс нацелен на то, чтобы сдержать скорость перемен, и в перспективе он способен отодвинуть Запад (и, возможно, Японию) с передовых рубежей в современной технологии. Это приведет к тому, что финансовые возможности нынешних промышленно развитых стран сократятся (благосостояние граждан надо поддерживать, а поступления в бюджет уменьшатся), и они не смогут играть нынешнюю политическую роль.